От Саратова до Зеренды: две репрессии в одной женской судьбе

На территории Акмолинской области, по архивным данным, располагались 19 точек лагерей и трудовых поселений. Одна из репрессированных, отбывавших наказание в Казахстане – немка Лидия Шульц. О ее непростой судьбе в интервью корреспонденту BaigeNews.kz рассказала дочь, жительница Кокшетау Людмила Хаврушина.

Две репрессии в одной судьбе

Жительница Кокшетау Людмила Хаврушина – дочь репрессированной мамы. Она и сама долгое время росла с этим клеймом. И сегодня остается живой летописью страшного злодеяния, вечного креста в истории человечества – массовых политических репрессиях.

Женщина рассказала о судьбе своей матери Лидии Шульц. В мельчайших деталях, многие из которых, к сожалению, пришлось опустить. Удивила блестящая память 73-летней женщины: она четко и безошибочно называла имена и фамилии, географические названия, цифры… Желая знать все нюансы судьбы своей семьи, бабушек и дедушек, родителей, Людмила Степановна прочла сотни книг и газетных публикаций, много говорила с родными и делала запросы в казахстанские и российские архивы.

Это ответственность перед прошлым, настоящим и будущим. Перед внуками и детьми.

А судьба у мамы Лидии Федоровны Шульц такая, что хватило бы и на десять человек…

Героиня этой истории пережила две большие ссылки. В первый раз в 1932 году – по "теме раскулачивания". Они жили в Саратовской области. Семья из 12 человек: дедушка с бабушкой, супруги Федор и София и восемь их детей, в том числе маленькая Лида. У "кулаков" Шульц на 12 человек корова и лошадь, на ней пахали.

Раскулачили и выслали в Коми АССР.

фото автора

Набралось 398 семей репрессированных, почти 1 900 человек. Из Сыктывкара их вывезли по реке Вымь верх на 150 км и бросили в тайге. Построили они там бараки. Сейчас это небольшой городок Ветью. По словам дочери Лидии Шульц Людмилы Хаврушиной, первыми на мемориальной доске установлены имена дедушки и бабушки – Федора и Софии Шульц… Семью, кстати, разделили и часть сослали на Алтай.

В августе 1934 года София бежала вместе с 11-летней дочерью Лидой. Они прошли пешком больше 400 км, обходя все посты. Потом на поезде до Москвы, а оттуда вернулись в родной Саратов. Заработали немного денег на дорогу и отправились в Грузию: там можно было работать без документов. Вскоре в Грузии к ним присоединились отец и брат Лиды. В 12 лет девочка уже была участником стахановского движения, собирала чай.

А потом грянула война. В 1942 году – снова депортация. Теперь уже за то, что немцы.

Сначала отправили до Красноводска, там погрузили в телятники и – в Казахстан. 24 ноября 1942 года семья Шульц прибыла в Кокчетав. Их распределили в колхоз Серафимовка Зерендинского района. В селе репрессированных немцев приютила семья Нуяндиных.

Одна большая комната, разделенная тюлью: справа репрессированные, слева – хозяева.

Но уже через три месяца, в феврале 1942-го, семью Шульц отправили в трудармию – на Урал. Оставили только маму Лиды, Софию: по возрасту. В трудовых лагерях, на лесоповале Лидия пробыла до 1946 года. Казалось бы, Победа! В июле 1945 года вышел указ о реабилитации репрессированных, но Шульцев, равно как и остальных, охрана отпускать не спешила: а кто работать будет? И Лида, как когда-то с мамой, во время "первой" ссылки, решилась бежать. Дошла до Соликамска (город в Пермском крае), села на поезд, потом выпрыгнула, сломала ногу, попала в больницу… В декабре 1946-го упрямая девушка вернулась в Казахстан, в Серафимовку.

"Вдруг все вернется…"

Здесь Лидия вышла замуж за местного плотника, недавно вернувшегося с фронта Степана Дорогова, он один воспитывал двоих сыновей. Родили еще троих.

Сегодня их дочь Людмила Степановна вспоминает: о тяжелом, несправедливом прошлом мама долгое время предпочитала умалчивать. Боялась, что "вдруг все вернется". Но многое Люда помнила сама: несмотря на то, что официально реабилитация немецкой семьи вроде как состоялась, фактически все оставалось по-прежнему еще 60-х годов. И еще долгие годы Лидия Федоровна Шульц жила как репрессированная.

И таких семей в Серафимовке было много: восемь немецких, по четыре чеченских и ингушских, татары… Самих коренных, казахов, было немного: семей пять-шесть всего – Беккожины, Каиржановы, Сейдахметовы…

Жили туго. Семье Шульц повезло: был мужчина – муж, отец. Какое-то время они жили у Нуяндиных, а потом Степан Афанасьевич построил из самана дом. Тогда это была роскошь, не многие могли себе это позволить: война и страшный путь в телятниках выкосили сильный пол.

Далее воспоминания дочери Степана и репрессированной Лидии – Людмилы Степановны:

"Помню самодельное жилище моей одноклассницы Эммы Вилль. К слову, Вилль у нас было целых четыре семьи. Он не были родственниками – однофамильцы. Но все объединяла трагическая история "врагов народа". Во время эвакуации в телятниках многие погибали. И папа у Эммы погиб. Они жили вчетвером – три девочки и их мама. Ни одного мальчика. Что они могли себе построить? Вырыли себе землянку: вполовину высоты стены. А потом в степи вырезали лопатой так называемые квадры, где дернина трава растет, у нее такие плетенные корни. Так вот они вырезали лопатой равного размера куски и везли на двухколесной тележке к месту "стройки". И сложили из этих квадр вторую часть стен.

Вместо стекол на окнах – был натянут просоленный пузырь, не знаю точно, свиной или говяжий. Имитация окна. Далее установили с четырех сторон жерди, сделали столбики, потом перекладину и сверху наломали березовых веток и постелили солому.

Стены, чтобы не осыпались, мазали смесью коровьего навоза и глины, примерно в соотношении один к одному. Мы приходили к Эмме, помогали. Также обрабатывали пол и сверху посыпали соломой. Так было и теплей. Счастье, что в колхозе можно было взять солому. Это не считалось воровством.

Дверь тоже была сплетена из более толстых осиновых веточек. Матрацы – набитая соломой мешковина.

Года до 1958 они жили в такой землянке. И они были далеко не одни такие…"

Постучали кнутиком в окно – выходи!

Репрессированные работали – тяжело и без права голоса.

"Постучал бригадир кнутиком в окно – выходи. Моей младшей сестренке было 16 дней от роду, как маму, кормящую женщину, поставили на протравку семян. Никого, разумеется, не заботило, что в молоко яд попадает. Нарушений было много, но тогда никто об этом не думал. Мама надевала на себя зыбку – из мешковины – и на поле.

Зато в тот год в колхозе организовали ясли.

фото автора

Запомнилась история с Амалией Говерговой. Она работала дояркой. Осень. Пришла с дойки вечером, согрела воды, помылась и постиралась. Одежда у нее была вязанная спицами – юбка и кофта. До утренней дойки в пять утра должна была высохнуть.

Тут заходит председатель Анисимов, говорит: Амалия, на ток. Она говорит: у меня нет другой одежды, постирала. Он говорит, ничего, надевай. Так и забрал: он в кошелке на лошади, а ее гнал пешком перед собой. Как добежишь, говорит, – и одежка на тебе высохнет. Ночь на току – утром на дойку. Возразить нельзя".

Работали за палочки.

"Зарплату в колхозе до 1954 года не платили вообще. Была норма трудодней: полторы тысячи для женщин и три тысячи для мужчин. Не выработаешь – суд и плати в пользу государства. А с колхозника и взять-то было нечего.

За малейшую провинность сажали сразу, 15 суток давали. После войны вообще было строго. Опоздал на пять минут, могли осудить тебя платить полгода в пользу государства.

Жили голодно. Я до сих пор помню горьковатый вкус хлеба из побитого морозом зерна. Но тогда он казался прекрасным!"

Выйти замуж девушке из репрессированных – только с разрешения председателя НКВД

"В Серафимовке было четыре класса, нам, детям репрессированной, разрешили учиться в Зеренде. Мама давала на неделю 50 копеек – на сахар. Тогда килограмм песка стоил 86 копеек песок и 94 – рафинад. Я брала полкило и нам с братиком на неделю хватало по ложечке к чаю…

Репрессированным нельзя было учиться. Запрещалось выезжать из колхоза. Отмечаться ходили. Мама свой первый паспорт получила в 1962 году. С этого момента можно было – с разрешения председателя, разумеется, поехать учиться на курсах ФЗО, например.

Чтобы выйти замуж девушке из репрессированных, разрешение нужно было получить у Победы, это фамилия начальника НКВД Зерендинского района. Очень нехороший был человек, богом себя мнил. Потом его, правда, арестовали.

Так было примерно до 1964-65, если не ошибаюсь, годов".

"Казахи научили нас не быть иванами непомнящими родства"

Всю горечь доли "врагов народа" щедро разбавляло теплое, участливое отношение местных. Казахов было немного, но, я считаю, именно они задавали тон: пожалеть, обогреть, угостить, приласкать.

"Нас никогда нас обижали – ни словом, ни делом. Бывало, встретишь на улице бабушку, апашку в белом жаулыке. Она обязательно заведет в дом, угостит чем-нибудь: куртом, коспа или бауырсаком.

Вы представляете, мы, дети Серафимовки, долгое время не знали понятия нации. Не понимали, что люди могут различаться по такому признаку – национальному. Со мной, например, учился Есенгали Беккожин. Я долго не понимала, что он казах. Не было такого разделения. А его дедушка, бывало, остановит нас, ребятню. Просил назвать имена бабушек и дедушек – со стороны отца, потом матери. И не только казахов – всех. Мордовская диаспора была большая, казахов мало. Но именно казахи научили нас не быть манкуртами, "иванами непомнящими". Научили осознавать ценность родства, видеть связь между прошлым, настоящим и будущим…"

Но вот порой страдать от того, что дети немцев, приходилось. Ребятня может быть жестокой.

"Был у нас в селе мальчишка, собственно, и сам из репрессированных. Мог позволить себе назвать моего брата фашистом. Дрались мальчишки в таких случаях нещадно.

Когда в программу ввели немецкий, брат, помню, наотрез отказался изучать его. Была среди детей, да порой и взрослых, привязка немецкой национальности к фашизму. Даже мама, помню, боялась говорить на родном языке. И сына не стала уговаривать…"

Впоследствии все встало на свои места. Белое перестало быть черным, а черное – белым. Лидию Федоровну Шульц, наконец, реабилитировали. И наградили медалями "Ветеран войны", "За доблестный и самоотверженный труд во время Великой Отечественной войны".

Но страх и ощущение несвободы оставались с ней еще надолго… Было во всем этом одно большое, светлое, главное: место ссылки стало Родиной.

фото автора

"Родственники впоследствии уговаривали уехать. Мама неизменно отвечала: нас никто никогда отсюда не гнал. Это моя Родина, здесь мне хорошо. И эту преданность передала мне. Меня уже не пытаются убедить: бесполезно. Все здесь мое, родное, откликающееся в сердце. Когда мальчик в автобусе при виде взрослого человека немедленно встает; когда апашки идут по улице горделиво, с высоко поднятой головой. Эту гордость, уверенность в них поселили дети – позаботятся, окружат уважением и любовью. У меня менталитет казахстанца, и что-либо менять в себе уже поздно. Мне здесь спокойно, как это может быть только, когда ты на своем месте…"

На территории Акмолинской области находилось 19 лагерей

На территории Акмолинской области, по архивным данным, располагались 19 точек лагерей и трудовых поселений. Их организовали в Астраханском, Бурабайском, Зерендинском и Шортандинском районах. На сегодня есть сведения по шести из них: Луговой – особый лагерь № 9; колония № 14 НКВД третьего отделения (село Приречное); лагерь МВД (Ульгули); лагеря "Ключи" и "Озерное"; Степняковское лагерное объединение (на рудниках Каззолото-Аксу, Бестюбе, Жолымбет, Даниловка, Богембай).

Коротко о некоторых из них в интервью корреспонденту BaigeNews.kz рассказал ученый-историк, координатор областной комиссии по реабилитации жертв политических репрессий Аманай Сейткасымов.

Луговой (Особый лагерь № 9) организовали в 1949 году в селе Долинское, ныне Тонкерис Целиноградского района. Здесь содержались почти 13 тысяч заключенных с инвалидностью, они поступали из других лагерей. Александр Солженицын назвал Спасское, основное отделение Лугового лагеря "всесоюзной инвалидкой".

Особый лагерь подчинялся ГУЛАГу.

"Труд его узников использовался для обслуживания промышленных предприятий по добыче и выпуску стройматериалов: кирпича, самана, извести и гипса. А также для производства керамических изделий (плитки, кафеля, посуды), добычи бутового камня и минеральных красок, ведения сельскохозяйственных работ, обработки дерева и жилищного строительства", – рассказал Аманай Сейткасымов.

фото автора

Колония № 14 НКВД (третье отделение Карлага) – для политических заключенных из западных районов СССР. Располагалась она в Зерендинском районе на месте нынешнего села Приречное.

По рассказам историка, население колонии было небольшим: человек сто сотрудников, обслуживающего персонала и трех тысяч заключенных. Они отбывали срок от года до 25 лет.

"Со временем рядом с колонией стали строить бараки, землянки, для семей офицеров привезли срубы деревянных домов. Из землянок образовался "Копай – город".

Первые жители – семьи Карпухиных, Дороховых, Аитовых, Смирновых, Вергизовых.

"В колонии все делали для себя: были большой огород, ветряная мельница, электростанция, гараж, коровник, пекарня, швейная мастерская, ясли и начальная школа. Один из старожилов села Карпухин Владимир Николаевич, бережно хранит похоронку на своего отца, который не вернулся с войны, а мама продолжала работать в колонии. До настоящего времени сохранилось здание лагерного медпункта и один из бараков", – отметил Сейкасымов.

Колонию расформировали в 1953 году, после смерти Сталина. На месте лагерного хозяйства создали село Приречное.

"Первым директором стал Иван Иванович Коновалов – бывший начальник лагеря. Оставались здесь жить и бывшие заключенные. Например, Петр Эдуардович Вайнштейн – советский деятель спецслужб, старший лейтенант государственной безопасности, и.о. начальника УНКВД Пермской области. В местной школе учатся его правнуки. В селе также живут дети, внуки заключенных, которые остались здесь "под комендатурой" - Янченко, Кучинскас, Вовчок, Стока, Райзих и другие", – рассказал Аманай Сейкасымов.

За годы войны население увеличилось за счет депортированных: немцев, ингушей, литовцев, белорусов, латышей, украинцев, поляков.

Интересные сведения у ученого о лагере Озерное. Он располагался недалеко от села Симферопольское. В 1934-1949 годах здесь отсиживали свой срок японские пленники, представители других национальностей, политические и осужденные за воровство.

Местные помогали им одеждой, лекарствами, продуктами. В этом месте находилось много бараков, со временем всю территорию засеяли. И потом еще долго находили остатки вооружения, была даже бляха от военного пояса…

По словам старожилов, здесь изготавливали кирпич и готовили древесину.

"По словам аксакалов из аулов Симферопольский и Булак Галыма Омарова и Манапа Баймуратова, недалеко от лагеря находилась площадка для самолетов А пленные японцы построили водонапорную башню, которая до сих пор стоит в Симферополе.

"В настоящее время мы ведем переговоры с посольством Японии, в частности военным атташе с господином Саваи Тадаси, о дальнейшем изучении пребывания военнопленных японцев", – отметил Аманай Сейткасымов.

Ведется работа по сбору информации и по другим лагерям, а также установлению мемориалов.